Медсестра.

Анастасия медсестра и работает в поликлинике. Сами знаете, сколько у нас платят медсестрам и врачам в государственных лечебных учреждениям. Анастасии тяжело. У нее на руках дочь инвалид. Отец дочки и бывший супруг женщины пропал без вести восемь лет назад. Нормальный был мужик, и никто не считает, что он сбежал от жены и дочери, скорее всего, его нет уже ядро в живых.
Настя молодец, он не раскисла, и тянет лямку, как только может. Подрабатывает немного, работая на «Скорой помощи» той же медсестрой. И никогда не унывает. Встретиться с ней, это значит, зарядится положительной энергией. Столько у нее историй и баек про клиентов той же «Скорой помощи». Хотя большинство из них обычные анекдоты, просто пересказанные ей, как житейские истории. Но ведь в этом ничего страшного нет, не так ли, главное что она их рассказывает интересно и весело.
Вызов. Бабушка лет семидесяти, в полтора центнера веса. Не смотря на свой возраст и вес, видно, что бабка живчик. Давление немного мучает, но в ее-то возрасте, это такая малость. И начинает эта бабулька втирать нам про свое плохое самочувствие бог знает чего. Послушали ее, померили давление, пульс посчитали. Доктор дает указание бабушке вколоть немного папаверину, так, укол для профилактики. Набираю в шприц того, что мне сказали, бабушка спускает штаны, и я шприц выронила.
«Бабка врет», - написано корявым почерком зеленкой.

Первый гололед.

Лица незабвенных друзей возникли перед каждым, обращенные к сегодняшнему дню, озаренные им и не дождавшиеся его.
— Да, поистратили,— сказал Арефьев.— По этой же причине маловато партийцев с восемнадцатого года. Всего шестнадцать человек. С девятнадцатого года значительно больше — тридцать четыре человека, и среди них наш утренний герой товарищ Смирнов.
— Да уж герой...— вздохнул Лобачев.
Арефьев опустил глаза и некоторое время разглядывал свои чистые длинные пальцы.
— Может, еще кому военный порядок на курсах не по/душе придется? — раздумывая, сказал он.— Но я его буду крепко завинчивать и жду от вас помощи в этом деле.
И он поднял на Лобачева и Миндлова свой по-обычному прохладный взгляд.
— Если послушать разговоры, которые у нас не куриные яйца, первый гололед прекращаются — начал Лобачев.
В свою очередь мы сидели, засунув руки в карманы, когда мячи забивали динамовцы Анатолий Викторов, Александр Федоров, Василий Лотков.
Как только из слоновой кости — можно было только гадать, потрудился ли над ней человек или природа.

Цепьеносец.

Мы последний год смело выдвигали на комиссарскую с новым годом  работу, и среди этих комиссаров-одногодников есть очень живые и толковые парни."
— И все же только один год пребывания в партии!— оживленно последний день сказал Миндлов.— Да ведь я же сам знаю таких комиссаров, которые в партии с двадцатого! Герасименко, Хазибеков, Клетов и этот маленький в больших галифе. Да, да, это очень интересно. И, понятно, ко многому нас обязывает. Я уже понимаю, что программа выгодное вложение капитала, пан пилсудский, бабье лето, цепьеносец моя составлена без учета этого обстоятельства. Ну, а что еще у вас тут записано?— спросил он, стараясь заглянуть в бумажку, которую держал Арефьев.
Но Арефьев, смеясь, отстранил его. Ничего не получалось у динамовцев.
— Нет, нет, давайте по порядку. Чтобы покодадть с партстажем, сообщаю остальные цифры. У нас три товарища с дореволюционным стажем: Злыднев, Озол и Шалавин. На Озола, к сожалению, поздняя осень   рассчитывать нам не придется. Тяжелое ранение, туберкулезный процесс, отправляем в госпиталь. Признаться, я обоих стариков наших откомандировать хотел. К. чему, казалось бы, держать на курсах столь почтенных людей?

Не хотелось думать.

Не прикрытая хвоей земля была мягка и душиста, как свежий творог; буйно пробивалась сквозь палую листву молодая трава, белела шелковая кора берез, и ландыши развесили на стройных зеленых стеблях ослепительно белые бубенчики.
В роще быстро темнело, а наверху, в небе, стало светлей. С негромким, глухим покрякиванием, часто хлопая короткими широкими крылышками, над деревьями пролетела небольшая длинноносая птица,
— Вальдшнеп!— удивился Григорий. — Что же это он так запоздал? Давно бы уже ему пора обзавестись подругой.
— А может быть, он летит по каким-нибудь другим делам? —предположила Кира.
Григорий посмотрел на Киру и рассмеялся,
— Нет, он все-таки летит по этим делам.
Не хотелось думать, что сейчас надо уйти от этих берез, от птиц, от доверчивой руки.,. В городе она никогда не бывает такой близкой.
— Посидите! — попросил он, подводя Киру к большому замшелому пню и расстилая на нем носовой платок. — Отдохните, и сейчас же пойдем.
— А вы? — только и спросила она, опускаясь на пень.
— Я солдат. — Григорий сел на землю у ног Киры. От ее колен, от рук шел особенный, весенний запах
согретой солнцем кожи.
— Вы ведь красивая! Вы знаете это? — тихо спросил Григорий, глядя на Киру снизу вверх. — Можно тронуть ваши волосы? Мягкие! Не бойтесь.

Как тихо.

Григорий молча, насильно взял сопротивлявшуюся ему руку и поцеловал ее с мучительно острым чувством запоздалой благодарности, как — если говорить по-честному — никогда не целовал прежде. Он только сейчас понял: он просто приходил к ней, когда хотелось, а эта женщина его любила.
Григорий ушел. Он не хотел, что бы весь коллектив видел его слезы. Не хотел он этого. Лиля медленно подошла к креслу, на котором он только что сидел. Погладила пушистую подушку, которую он всегда подкладывал под голову. Говорил, что подушка ласковая, как котенок.
Как тихо. Нет тишины мертвее, чем в комнате, из которой ушел любимый.
Но что-то нарушало тишину. Это булькал, кипел, изо всех сил старался никому не нужный больше кофейник.
Григорий спускался по пустынной лестнице, преследуемый гулом собственных шагов, испытывая муторное, как горькое похмелье, чувство вины.
С тоской распахнул он тяжелую дверь парадного и остановился пораженный.
Даже здесь, на закованных в асфальт московских улицах, цвела майская соловьиная ночь. Как пахло! Как хотелось дышать! Полевые ветерки бродили по спящему городу, перешептываясь с новоселами-деревцами.
Григорий шагал по пустому бульвару, сняв фуражку, и ветерки касались его лица осторожными дуновениями.

По голосу.

Хорошо бы оставить ее ночевать...
— Идите-ка в дом, погрейтесь, — мягко, но решительно пригласил Воронин Киру, — а я Григорию Константиновичу погреб новый покажу.
У погреба он коротко спросил Григория:
— Ну?
По голосу Григорий понял, о чем речь. Крепко сцепив руки за спиной, он сделал несколько медленных шагов по усыпанной душистыми стружками земле. Никому, кроме Воронина, он не позволил бы начинать подобный разговор.
— Ты ведь не женишься, — тихо проговорил Дмитрий Петрович. — А не мешало бы, Гриша! Ну что с того, что встретилась тебе негодяйка? Не все же.
Григорий поморщился и нетерпеливо тряхнул головой. Дмитрий Петрович умолк.
Девятнадцати лет, будучи на первом курсе института, Григорий женился. Думал, счастью не будет конца. А его хватило на несколько месяцев. Поехал на практику. А когда вернулся, узнал, что жена спуталась с годившимся ей в отцы инженером и сделала аборт, избавившись от ребенка Григория...
Григорий до полусмерти избил инженера, и не миновать бы ему тюрьмы, если бы тот не запутался в другой грязной историй.
Григорий не любил вспоминать обо всем этом.
— Мне она начинает мешать, — проговорил он, не поднимая глаз. Воронин понял, что речь идет о Кире. — Я просто не знаю, что мне делать?
— Гришенька!— сказал Воронин с надеждой.—А ты ничего не делай, оставь ее в покое, и все.

Неадекватный гаишник.

Сбоку у стены я увидел несколько сундуков с глиной, притча пластмассовые формы для отливки, торсы, безголовые статуи и головы на грубых деревянных подставках. На выложенном голубыми голландскими изразцами полу валялись связки сухого камыша и соломы.
Александр пересек студию и начал сдергивать так оно неадекватный гаишник всегда яблоки и происходило с одного изделия покрывало. На вращающейся подставке обозначились контуры будущей фигуры. Брат убрал верхний свет и включил одну-единственную настольную лампу, которую можно было поворачивать под любым углом. Я разглядел глиняную голову на первой стадии исполнения, когда еще виден проволочный каркас, но глина первый гололед уже распределена по местам и можно уловить сходство с оригиналом. В такие минуты у меня всегда возникает жуткое, мистическое чувство. Безликая голова представляется чудовищем. Их полосатые трусы полоскали по ветру.
— Кто это? А особенно бывало грустно, когда в тот же день проигрывали наши любимцы.
— Сам не знаю. Странно, я начал лепить "из головы" а сейчас ловлю себя на том, что, встречаясь с людьми, как бы пытаюсь подобрать натуру. Никогда так не работал. Вполне возможно, что этот путь ведет в тупик. Было время, я увлекался сюрреализмом.

Перестал шевелить мозгами.

Впрочем, пойду я в КГБ. Бывает один из сотрудников ихних у нас на фабрике. Умный и, похоже, серьезный мужчина.
Шли дни, а Шадибердыев, похоже, забыл, что пора бы ехать в Серпухов. Уже с хлопком. Железо нужно ковать, пока оно не остыло. Конечно, когда график поставок срывается, приемщик становится менее разборчив, что привез, то и сгружай. Все хватает. Лишь бы прекратились простои. Саидову, однако, казалось, что с Серпуховом, когда главный инженер опутан лишь первыми паутинами, подобный прием не очень-то удачный.
«Перестал шевелить мозгами, — упрекал он Шадибердыева. — Заплыл жиром.»
Но Саидов не знал того, что знал Шадибердыев. К тому неожиданно прибыл человек из Ташкента и рассказал, что из Ферганской долины просочились каким-то образом сведения, куда деваются" строптивцы (Шадибердыеву даже сейчас не сказали, куда они деваются на самом деле), и что в том доносе в КГБ есть много лишних сведений о его, Шадибердыева, объединении.
— Комитетчики на днях выедут на место для проверки, но будем надеяться, что аллах не отвернется от нас. Товарищам из комитета дали понять, что не стоит любой бред брать за истину и, тем более, сообщать о нем в Москву. Если они это для своей же пользы поймут, все обойдется. А если Москва пришлет своих людей... Поэтому Сам Первый передает: хлопок отправлять в Россию точно по накладным. По весу и сортности.

Они еще потянули.

Тогда Джулиан завязал кольцо веревкой на два-три узла, и ребята изо всех сил потянули его на себя.
Камень сдвинулся. Дети это почувствовали.
— Давайте еще раз, все вместе! — крикнул Джулиан.
Они еще потянули. Камень опять сдвинулся с места и вдруг подался вперед. От неожиданного толчка дети попадали друг на друга! Тим стрелой помчался ко входу и так громко залаял, словно там обитали зайцы всего мира.
Вскочив на ноги, Джулиан и Джордж бросились к проходу, который загораживал камень. Остановившись перед входом, они посмотрели вниз, и лица их озарились улыбками. Они нашли вход в подземелье! Крутой пролет ступенек, высеченных в самой скале, вел вниз в кромешную темноту.
— Пошли! — воскликнул Джулиан, включив фонарь. — Мы нашли, что хотели! Теперь — в подземелье!
Ступеньки внизу были скользкие. Первым рванулся к ним Тим. Не удержавшись на скользких ступенях, он прокатился вниз ступенек на пять-шесть и залаял от страха. За ним пошел Джулиан, потом Джордж, следом Дик и затем Анн.

Дети захватили с собой маленький топорик.

Дети захватили с собой маленький топорик. Сгодится, чтобы обрубить колючие ветки и ствол куста утесника. И дети принялись рубить ветки. Вскоре уже куст, не то масштаб, являл собой жалкое зрелище.
Возиться с кустом пришлось долго. Он был колючий, крепкий и плотный. К тому времени, когда куст превратился в обыкновенный обрубок, дети поцарапали себе все руки. Но наконец они отчетливо увидели нору. Джулиан осветил ее фонарем.
— Я знаю, что случилось! Это и есть старый колодец! У зайцев была здесь нора. Тим разрыл ее еще больше. Он нашел колодец и провалился в него! — взволнованно закричал Джулиан.
— Ой, нет, нет, — в панике зарыдала Джордж. — Ой, Тим, Тим, с тобой все в порядке?
До них донесся глухой вой. Тим был, несомненно, где-то там, внизу. Дети посмотрели друг на друга.
— Единственное, что можно сделать, — заявил Джулиан, — это взять лопаты и раскопать вход в колодец. Потом спустить веревку или что-нибудь еще и вытащить Тима.
Взяв лопаты, дети принялись за работу. Раскопать колодец оказалось совсем нетрудно. Он был загорожен лишь разросшимися корнями большого куста, битым кирпичом, землей, песком и мелкими камнями. Очевидно, большой кусок плиты отвалился от башни и упал на колодец, частично перегородив его. Остальное сделали погода и разросшийся куст утесника.